|
Всероссийский молодёжный конкурс остросюжетных литературных и рисованных историй «Орден Тота»
Мария ПОНОМАРЁВА (Архангельск)
Другие идут
— Собрание сочинений Ленина, — прошептала ба и умерла. Перегорела, как лампочка — цок — и всё, погасла. Рука ещё теплая, но ба уже далеко.
— Дядь… Дядь Сань! — крикнул я, и он услышал; хлопнула кухонная дверь, страшно, будто гром ударил. Эхом отозвалась калитка, с улицы донесся голос матери:
— У неё сердце!
Запахло солярой и навозом, навозом — с телятника, солярой — от дядьки.
— Ты, Лёлик, иди, — сказал он, — ща орать будет.
Мать глядела мимо. Я поздоровался с Яной Яновной, деревенской медсестрой, и вышел на крыльцо, в сумерки. Дышать стало легче. От земли пекло, но на Пустошь уже опустилась ночь — прозрачная и холодная, как колодезная вода.
Следом на улицу выбежал Лем. Ему в этом году исполнилось пятнадцать лет, мне тоже; он был старый толстый кот, а меня все еще звали Лёликом.
— Мя, — сказал он и уставился в небо. Там что-то летело в сторону космодрома, мигая и посвистывая. Луна висела низко — бледная, вот-вот растает. С речки Емцы полз туман, густой и грязный, минуя овраги, глотая кусты и заборы, путался в траве, но полз, упрямо, будто кого-то искал.
Стрекотали кузнечики, одинокой звездой у сельпо горел фонарь.
Завыла мать, Лем испугался, дернул в кусты. Мне тоже захотелось — но не в кусты, а на Марс.
Когда мать, наконец, умолкла, а следом — окрестные псы, я услышал бряканье посуды. Возвращаться в дом не хотелось, и я заглянул в окно.
На кухне хозяйничал дядь Саня, искал заначку. Глаза пустые, руки дрожат, лицо будто маска, и рубец на виске, обычно белый, покраснел.
«Не сегодня, «— подумал я. Дядька мой и трезвый был дурак, а хлопнет сивухи — космический; хвать за ружье, и, ну, бить пришельцев.
Двустволка лежала в сарае.
«Утоплю!» — решил я и вышел на дорогу.
В кармане ожил мобильник — его бы тоже в реку, и забыть.
«Сдох ?» — нет, пришла эсэмэска . «Я устала, нам нужно расстатся.» — написала Дина, когда — неизвестно.
Пустошь располагалась где-то на полпути к Концу Света, дальше был только космодром, в болотах. Связь здесь почти не ловила. Динка могла написать мне день или два назад, а эсэмэска пришла только сейчас.
День или два назад я бы ответил, но не сегодня.
«Я устала, нам нужно расстатся», «расстаться» — без мягкого знака.
С мягким знаком или без — это был фундаментальный вопрос в деревне Пустошь, название ее писали и так и этак, как правильно — не знал никто.
В деревню меня сослала мать — на лето. Закончил восьмой класс кое-как, с тройкой по химии, и она уселась на метлу:
— Без интернета, без игр! — Забрала смартфон, а взамен дала нокию-кирпич, самое древнее, что нашла.
В этой глуши я был чужаком. Городским, из Архангельска. Ба тоже, но из Питера, тогда — Ленинграда, в Пустошь приехала в семьдесят третьем беременная, с маленьким сыном, уже вдова.
— Газ и спичка, — говорила ба, если спрашивали о деде. Она не любила вспоминать, но, конечно, помнила. Шрам дядь Сани, от виска до подбородка, был оттуда — из семьдесят третьего.
Злость прошла, я передумал топить ружье. У сельпо свернул к деревенскому клубу. Там, библиотекарем, работала ба. Я знал, где ключи. Но они не понадобились.
Дверь стучала, открытая настежь. В окнах мелькал зеленый свет.
«Грабители?» — звучало нелепо даже в мыслях. Деревенские не святые, воруют удочки, пилы и морковь, но чтобы книги — никогда не слышал. И что воровать? Никаких рукописных реликвий. Брэдбэри, Манн и Толстой.
Я шагнул в темный тамбур.
«Дом мой там, где моя библиотека» — прочел на внутренней двери и толкнул ее. Свет мелькнул и замер.
Вор не был человеком. Тонкий с единственным зеленым глазом.
Я вскинул ружьё и крикнул:
— Стой!
Стрелять я не умел, но Зеленый Фонарь об этом не знал.
Минуту мы стояли, остолбенев, потом он моргнул, и по глазам ударила вспышка. Грохнуло, запахло паленым.
Когда я смог видеть, зал уже опустел.
«Какого?» — пронеслось в мыслях. Страх пришел позже. Я запер дверь на щеколду и крепче сжал ружье. Хотелось убежать.
«Призрак? Леший? Чужой?» — перебирал я. Но призраки ходят сквозь стены, нечисть не умеет читать, а пришельцы — пьяный бред дядь Сани. Всё — бред!
Страх пропал. Я огляделся. Здесь ба научила меня азбуке, здесь я открыл «Остров сокровищ», «Кладбище домашних животных» и «Марсианские хроники». Дверь сельской библиотеки вела в другие миры, сначала в дождливые дни, но только сначала. Это был и мой дом тоже, не только дом ба.
Я остался сторожить, всю ночь бродил из угла в угол, гадая, кто такой Зеленый Фонарь. Сумасшедшие мысли бодрили, но под утро сон всё же победил.
Разбудил меня ужасный крик:
— Лёлик, открывай! Отрой сейчас же! — мать колотила в дверь. Голос дрожал. Задвижка почти отвалилась.
Я впустил ее, и она наотмашь ударила меня кедами.
— Ты ушел босиком! — сказала, сунув обувку мне в руки. Я глянул вниз — и, правда.
— Забрал ружье! — мать почти плакала. — Ты жив?! — Хмурая и лохматая, она вцепилась в мою футболку.
Кое-как до меня дошло:
— Подумала, я того? Самоубийца?
— Ружье! — сказала она.
— Прятал от дядь Сани. — Я отступил.
— Прятал? А почему не вернулся? — Мать отпустила.
— Не хотел видеть ба, — признался я, вроде соврал, а не соврал. Мать густо покраснела и спросила:
— Ты видел?
Отвечать не хотелось. Да и зачем? Наверняка дядь Саня все рассказал.
В зал вошла девчонка, белобрысая, с красным зонтом.
— Открыто? — спросила она, с интересом глядя на двустволку за моей спиной.
— Нет, — сказала мать.
— Да, — сказал я, и мы переглянулись.
— Ладно, — мать отступила. — Но потом домой! Ба… — она запнулась и прошептала,- Ба увезли.
Думала, мне станет легче, но ошиблась.
— Здесь опасно? — спросила девчонка, когда мы остались наедине.
— Нет. — Я сел за стол. — Если ты не просрочила книгу.
Она хмыкнула, смешно поджав губы.
— Тебя как зовут? — спросил я.
— А ты не помнишь? — Девчонка протянула мне что-то ужасно многостраничное. «Улисс» — прочел на обложке, подумал — «сумасшедшая», и посмотрел на нее.
Блеклая, будто выгоревшая на солнце, лупоглазая и остроносая, кого-то девчонка напоминала, но кого?
— Соня Говорова, — представилась она, скрывшись за стеллажом.
«Соня-Соня-Соня…» — я задумался.
— Когда вернется Ирина Александровна? — спросила она.
— Ба умерла, — слова эти оцарапали мне горло.
Соня, кажется, уронила книгу. Или зонт.
Я нашел ее карточку и вычеркнул «Улисса». Какое-то время мы молчали, она хлюпала носом, а я бездумно листал формуляр.
Мысли мои запутались.
— Ты когда-нибудь слышала о высоких одноглазых монстрах? — спросил я. Соня выглянула из-за стеллажа, красная и удивительно похорошевшая.
— О циклопах? — спросила, хмурясь.
— О местной нечисти, — уточнил я, — Сказочной.
— А тебе зачем? — удивилась она.
— Школьное задание… по литературе, — соврал я.
Соня утерла нос и отвернулась.
— Ну-у-у, — протянула она, — говорят, космодрома давно нет, да только над нами все еще кто-то летает, мигает зеленым.
У меня мурашки пробежали по спине.
— Дед его зовет — пустошский черт, — продолжила она, перебирая корешки. — Живет он, вроде, за старым мостом или под, не помню, — Соня еле заметно пожала плечами. — Он высокий, призрачный и одноглазый. Его не боятся.
— Почему?
— Тихий, овец не душит, детей не уносит, охотников не кушает — хороший сосед. — Она протянула мне книгу, «Оно» Стивена Кинга.
Я записал ее в формуляр, гадая, намек это или нет.
— А ты всегда с зонтом? — спросил напоследок.
— А ты все еще Лёлик? — Соня хлопнула дверью.
«Жуть какая,» — я вновь попытался вспомнить, кто она, но не смог. Туман, тошнотворный туман, клубился в мыслях.
«Ну, и пусть,» — Я спрятал ружье под стол, закрыл библиотеку и поспешил к мосту. Пошел короткой дорогой — по узкой тропке, через кладбище. За оградой в зарослях можжевельника мужики копали могилу. Для ба.
Я услышал шаги и оглянулся, но тропинка была пуста.
Старый мост, шаткий и гнилой, вел когда-то к мельнице, сегодня — на пустырь, заросший иван-чаем.
Цепляясь за ивняк, я спустился в осоку и тут же завяз в грязи.
«Прощайте, конверсы, «— подумал обреченно и заглянул под мост. Там коряга ловила мусор, похожая на монстра, но не монстр.
— Эй, чиж, ты что делаешь? — спросил знакомый голос. Я поднял взгляд, и увидел пьяного дядь Саню.
— Да так… — я пожал плечами.
— Ты моего ружья не видел? — спросил он.
— Неа, — соврал я.
— Это алейны, алейны его сперли! — убежденно сказал дядя, — У Михалыча тоже и у Горилки!
«Они же не дураки!» — подумал я, а вслух спросил:
— А зачем пришельцам ружья?
— Так, они нас захватывать будут! — ответил дядь Сань.
— А если они мирные? — я попытался выйти из осоки, но только глубже завяз в глине.
— Страшные, одноглазые, зеленым светят, — ответил дядя невпопад.
«Это гриппом болеют вместе, а с ума сходят поодиночке, «— вспомнилось вдруг.
Дядь Саня наклонился, доска под ним лопнула, и он упал в реку.
Пошел дождь.
***
Я ждал в засаде, под столом. Тикали библиотечные часы. Тени лежали хрупкие как первый ледок на лужах — задень, рассыплются осколками.
Была тихая белая ночь. Кто-то крался.
Скрипнула дверь, и я услышал:
— Крю?
— Ты? — Я выглянул из укрытия.
— Ты… — сказала Соня и направила на меня зонт, будто хотела пристрелить.
— Как ты вошла? — Сам я влез в окно, сильно ободрав руки.
— Знаю, где ключи. — Соня бросила их. Я не поймал, они мелькнули — желтые, две золотые рыбки, и со звоном упали на пол.
— Он был? — спросила она, наконец, опустив зонт.
— Кто? — Я прикинулся дураком.
— Пустошский черт, — сказала Соня, опираясь на стол. — Или ты охотишься на уток?
— Ладно. — Я сдался. — Рассказывай.
— Прилипалу помнишь? — спросила Соня, и я вспомнил.
Горят костры, плюются искрами, свистят мальчишки, дразнят:
— Тили-тили-тесто, жених и невеста!
Обидно, я кричу:
— Вали, прилипала!
— Меня до сих пор так зовут, — сказала Соня. — Когда не зовут Воблой. Ты-то уехал, и пропал, а я осталась.
Я жил в ругани и очень долго думал — иначе не бывает, отцы пьют, матери плачут. Но тем летом все изменилось — они развелись. Следующие каникулы я провел с отцом в Киеве и другие и еще. В Пустоши я не был года три.
— Ты книжки читал, — продолжила Соня, — Не крутой по деревенским меркам. Но не для меня.
Она покраснела и отвернулась.
— Я хотела дружить. — Она смотрела в сторону, будто видела прошлое. — А ты нет. Ты толкнул, и я побежала. К старому мосту, хотела на край света, но запнулась… и упала в реку. — На лице ее появилась улыбка. — Сразу наглоталась воды. Смешно. Если бы утонула, ты бы помнил? — Она замолкла, но только на миг. — Я увидела свет в конце тоннеля, зеленый. А потом очнулась. Я хотела дружить, Крю тоже.
— Кто он, твой Крю? — спросил я.
— Кто-то из другого мира, — ответила Соня, — Из прекрасного пустого города. Крю не говорил. И я не говорила. Он касался руки, и я видела парящие мосты, дома, похожие на свечи и красно-белые флаги. Все лето мы встречались у моста. Прошли июль и август …- она нахмурилась, — А потом однажды я обняла его и попросила забрать в тот город, он исчез — в руках у меня остался камень… похожий на гальку.– Она склонила голову. — Я бросила его в реку, и больше Крю не приходил. Я искала … искала, — она задумчиво опустила взгляд. — А потом вернулся ты, с ружьем, и врешь про школьное задание.
— Что он забыл в библиотеке? Ночью. — Я развел руками.
— А ты? — спросила Соня, глядя колко.
— Ба умерла, — ответил я.
Соня нахмурилась.
— Она бредила, говорила про Ленина… Собрание сочинений, или что-то вроде того… — я хотел рассказать, но Соня уже не слушала.
Ушла в дальний угол.
— Здесь, — она ткнула в «скучный» стеллаж, тот, который в детстве я обходил стороной, — Может, Ирина Александровна не бредила?
Соня вытащила один том, пролистала, взяла другой. Я тоже, хоть и считал это глупостью. Где-то на середине полки в просвете между книгами кое-что нашлось.
— Тут дыра! — Я запустил руку в темноту и вытащил тряпицу. Развернул ее и увидел шар — покрытый пылью, тяжелый и темный, в тонких желобках.
«Бомба?» — мелькнуло в мыслях. Соня потянулась к находке, потерла ее, как бутылку с джином.
— Ты че делаешь? — я накрыл шар ладонью.
Шар дрогнул и вырвался из рук, поднялся к потолку — сверкая и щелкая. Полыхнуло белым. Книги посыпались с полок, будто хотели сбежать.
— Другие ушли? — спросил кто-то. Дымка рассеялась. Я увидел его — серого, с длинным клювом.
— Другие ушли?- повторил чужак. Соня вцепилась в мой локоть. Я вскинул ружье, но серый ухватился за дуло, и темнота накрыла нас, как платок — канареек в клетке.
Я шел за творцами. В новый мир — юный. С небом голубым и черной землей.
— Мы дарим вам будущее, мы дарим вам Кристаллы. — Мои отцы — тоты, расступились, и я увидел землян — грязных и диких.
— Храните их, и они сохранят вас, — сказали творцы и ушли — высокие их силуэты растворились в А-тоннеле.
Все померкло. Минули годы.
Иру я нашел в кустах смородины.
— Ир, — позвал я. Она обернулась, заплаканная.
— Ри! — Подошла, хлюпая носом, и обняла.
«Ба! Ба!» — я, настоящий я, узнал ее по глазам.
— Если вдруг упадет метеорит, или будет ядерная война, или … — она запнулась, жарко дыша в мое плечо, — Ты спасешь меня? — спросила сдавленно.
— Каждое твое слово, — ответил я.
Все вновь помутнело, взрослая Ира открыла дверь и крикнула:
— Другие идут! — ее слова тонут в шуме — далеком грохоте и близком звоне стекла. Я вижу темные силуэты, длинные, они парят, безликие призраки. Плачет Саша. Пахнет дымом.
— Выруби эту штуку! — слышу сквозь гул.
Меня выносит из темноты. Я снова здесь и сейчас. Задыхаюсь.
— Нет! Нет! — сквозь слезы бормочет Соня.
— Конверсы, айфон, вконтакте, — говорит серый. — А как же полеты в космос?
«Газ и спичка,» — вспомнилось само собой, карусель остановилась, и я смог сказать сначала шепотом:
— Они здесь. — А потом громко, — Фонари здесь! Эти… Другие…
Дом дрогнул. С треском темное пробило потолок, мелькнуло, и пол брызнул щепками. Дрожь волной прошла по комнате, поднимая пыль.
Дым повалил из дыры. Соня шагнула к нему.
— Дура! — Я потянул ее назад. Дымка сгустилась, знакомый тонкий силуэт поднялся из темноты, как призрак из могилы.
— Крю! — Соня кинулась к нему и тут же отлетела, мне показалось — мертвая. Я выстрелил. Отдача отбила плечо. Фонарь вцепился в меня, сжал, будто хотел скомкать и выкинуть в урну.
«Господи боже!» — подумал я, а вслух сказал другое, короткое и злое.
Крю отпустил, я повалился на пол тряпкой. Сквозь звон в ушах, мне показалось, что-то катится по полу, кто-то зовет.
— Ты как? — Надо мной склонилась Соня — с разбитым носом, вся в побелке.
— Кажется, жив. — Я кое-как сел, морщась и задыхаясь.
— Он тоже кристалл, — сказал Ри, глядя под ноги, на камень.
«Камень?» — Я не верил глазам.
— Что ты сделал? — спросила Соня. — Как ты его…
— Чуть не сдох!
Ри поднял камень и приложил к сердцу, если оно у него, конечно, было.
— Он новая версия, — сказал задумчиво серый. — Тоты сменили кристаллы… — Он нахмурился, —… а потом исчезли.
— Умерли? — уточнила Соня.
— Не знаю, — ответил Ри.
— А что они здесь-то забыли, в нашем маленьком уютном измерении? — спросил я.
— Задача кристаллов — перезапуск цивилизации, — произнес он учительским тоном, — но как это сделать, если разумных существ не осталось? Фонари нашли выход, они нашли вас.
— Кукушки! — сказала Соня.
«Мы все ку-ку,» — подумал я.
— Они уничтожат человечество, — произнес Ри.
— Ты только что…
— Они хранят опасное знание,– перебил он. — Люди пойдут по пути тотов и тоже исчезнут, а кристаллы не отступят, пока не опустеют все миры.
— И что нам делать? — спросил я, кое-как поднялся и выглянул в окно.
С улицы неслись голоса — Пустошь проснулась. Теперь ее жители стекались к сельскому клубу, спросонья похожие на зомби.
— Слово — вот наше оружие, — произнес Ри и повернулся ко мне. — Что ты сказал? Почему фонарь отключился?
— Я… кажется, я… — отвечать не хотелось. Одно дело материться на смертном одре, совсем другое — в приличном обществе.
— Фонари не знают земных языков, — сказал Ри, — Их система зависает при расшифровке. Но они учатся. Значит, в следующий раз это слово не поможет.
— Чиж, открой! — В дверь постучал дядь Саня, — Ты там?
— Уходим, — сказал Ри.
— Лёлик! — позвала мать.
Задвижка еще держалась. Я мог остаться, но мне надоело.
![]()
|
