— Страх, — сказал Семен Багратионович, — вот, что правит миром — страх. А почему? Да потому что страх — это неизвестность. Ты ведь не знаешь, что будет. Боишься сделать шаг, потому что не знаешь, что ждет за поворотом. А на самом деле все просто — ничего-то там и не ждет. И самое нелепое, все это понимают. И все равно бояться. Страшатся самих себя. Всяких выдуманных теней. Всего того, чего и в помине нет… а есть только он — серый день. Неизменный, однообразный. И нет в нем ничего — ни тебя, ни твоих страхов, ни твоих теней. Так-то.
Дядя Семен последний раз затянулся сигаретой, обжигая губы, бросил окурок в урну, сплюнул вслед и зашелся натужным кашлем, хватаясь костистой рукой за тощую грудь.
Мной овладели отвращение и жалость.
— Бросили бы вы курить, — сказала я. — Это вас доканает.
— Нас так просто не возьмешь, девочка, — выговорил он, глядя на меня горящими, демонически веселыми, голубыми глазами. Какая-то особенная сила, безбашенная лихость сияла в этих глазах. — В семи водах моены…
— Но мы ведь столького достигли, — сказала я. — Значит, не все боятся шагать за поворот?
— Правильно, не все. Такие люди есть, которым не страшно, но их очень, очень мало. Только вот беда в том, что их боятся, стремятся задушить, лишь бы только их не было слышно. Потому что если есть хоть один смельчак, то и остальным стыдно трусить. Но этим остальным проще оставаться в своем болоте и поливать оттуда грязью весь белый свет.
Он замолчал и встал рядом со мной. Вокруг действительно был серый день, ни души, грязные лужи на разбитом асфальте, мусор на черной земле, среди опавшей листвы. Забор с колючей проволокой тянулся напротив дверей магазина, над ним выступали шиферные крыши складов, а еще дальше высились в сером мареве высотки на проспекте. В конце улицы бесформенной грудой ржавел покосившийся танк с грустно поникшим орудийным стволом. И над всем этим — тусклое, бесцветное небо, как будто даже не небо, а так, пустота какая-то.
Задул слабый ветер. Я поежилась, подняла воротник куртки, подбородком уперлась в горло свитера.
— Вы не правы, — сказала я, — в нас есть не только страх. Вернее есть то, что способно его побороть — честолюбивые стремления, мечты, высокие идеалы. Вы про это забыли. А эти чувства куда сильнее страха.
Дядя Семен презрительно фыркнул.
— Мечты, идеалы, — проворчал он. — Чушь собачья. Вот, до чего мы домечтались — километры колючки, танки на улицах! Ну уж было вроде все у нас для счастья. Нет, опять надо было про высокие идеалы вспомнить. А кончилось чем — всеобщим развалом, заборами, колючкой. Вот ты школу едва закончила. И что, стремишься ты что ли куда-то? Нет. А почему? Да потому что некуда! Было государство — и не стало его. А вот когда было, тогда и стремиться было куда. Не ценили люди, что имели — вот оно и отнялось. Теперь колупайся, как умеешь…
Он перевел дух. Я украдкой поглядела на него и сказала:
— Я вот не знаю, как при Союзе было. Но видимо не так хорошо, как говорят, иначе с чего бы все так плохо закончилось? Нам в школе говорят, это было самое могущественное государство в истории, мировая коммунистическая империя. Богатейшая милитаристская супердержава. А лопнула, как мыльный пузырь. Сколько всего в космосе осталось, после развала. Люди могли бы пользоваться этим, если бы мы летали. Столько всего было, где же теперь все это? Ничего нет, перманентная война по всей планете, разруха. Но ведь и раньше бывали трудные времена, и ничего, выкарабкивались люди. Мы и сейчас почти выкарабкались. Вон, товары в магазин завозят, значит работают фабрики, значит какая-то жизнь идет. Может, и в космос когда-нибудь снова полетим… Что-то помогает нам преодолевать кризисы. А что помогает? Мечта, дядя Семен! Стремление к лучшей жизни.
— Тьфу ты, — сплюнул сторож. — Да не нужны людям все эти ваши мечты, не хотят они к звездам, их до чертиков пугают тернии. Брехня все это. Хлебом только жив человек. Вот, не поешь один день, посмотреть бы, как ты запоешь…
— Будет вам ворчать, дядя Семен, — сказала я, улыбнувшись. — Пойдемте закрываться.
Вновь выйдя на улицу после закрытия магазина, я подняла голову и увидела, что серая пелена развеялась, и за ней проглянуло чистое небо. Я прошла пустые дворы жилых корпусов и вышла к проспекту. Перебежала улицу и быстро зашагала по тротуару, но вдруг увидела у качелей знакомую фигуру.
— Привет, — сказала я, подходя.
— Здорово, — Паша шагнул навстречу, чмокнул меня в щеку. От него несло перегаром. — Как ты?
Я вздохнула.
— Нормально, — сказала я. — Ты опять на работу не ходил?
Паша рассмеялся, сел на качели, стал что-то рассказывать мне, о вчерашней ночи у Туса, про какие-то тапочки, BMW, и прочую чушь. Все это я почти не слышала, только смотрела на него и силилась понять, почему все еще жду чего-то от этого человека, ведь столько раз зарекалась пытаться наставить его на путь истинный. Но каждый раз жалела, потому что не могла не жалеть, потому что живы были какие-то старые незажившие чувства, воспоминания, надежды. И каждый раз все было зря. Красивый, добрый парень, в общем не дурак… и такой безвольный, до отвращения. Чувствуя какую-то тупую, смертельную усталость, я сказала «пока» и зашагала к подъезду. Он побежал за мной, стал клясться, что завтра точно пойдет на завод, но я уже не слушала его. Мы шли наверх по темной, грязной лестнице, мимо пустых квартир с выломанными дверями, и сильный, звучный голос Павла разносился по всей шахте подъезда. Я стала отпирать дверь и Паша сказал:
— Полин, обещаю, больше никаких гулянок. Ну не сердись, малышка…
Он попытался меня обнять, но я отстранилась и сказала:
— Паш, делай, что хочешь. Мне все равно. Я устала, я хочу спать.
Он замер, словно оглушенный, а я заперла дверь, облокотилась о нее спиной, закрыла глаза и выдохнула.
Мама была в кухне. Бормотал телевизор, булькали кастрюли на плите, окно было открыто, впуская в кухню косой свет заходящего солнца, ветер колыхал занавеску. Мама ласково улыбнулась мне, я испугалась, что она не в постели, но она заверила, что сегодня чувствует себя чудесно, даже ходила на рынок и приготовила ужин. Мне было велено мыть руки и садиться за стол.
После ужина я уложила маму, собралась на завтра. В моей комнате свет был не зажжен, и я увидела в окне, какое красивое сегодня небо и мне страстно захотелось гулять. Словно отвечая моим мыслям, в коридоре зазвонил телефон. Я узнала голос Сергея из дома напротив:
«Идешь во Дворец сегодня?»
— Конечно, — сказала я. — Когда?
«Через десять минут у качелей».
На сердце у меня было легко, когда я выбежала из дома.
— Надо поторапливаться, а то весь закат пропустим, — сказал Сергей, когда все собрались во дворе. Он раздал кумачовые повязки с надписями «дежурный», мы повязали их на рукава. Паши среди нас не было. Я ждала, что он присоединиться, но мы уже вышли к остановке, а его все не было. Я начала тревожиться, не повлияли ли на него дурно мои слова?
Остановился троллейбус, мы запрыгнули в пустой салон, все расселись у окон. По проспекту промчалась колонна военных грузовиков и, пропустив их, троллейбус поехал. Я сидела рядом с Сергеем и глядела на город. Мы выехали на мост и увидели панораму столицы, Москву-реку, розовеющие шпили башен, тяжелые, набухшие кучи пара над градирнями ТЭС, очерченные закатным золотом, танки на набережной, ежи, шлагбаумы, заборы, руины разбомбленных зданий. Загорающиеся вечерние огни и бесконечное, сиреневое небо.
«Дворец Советов», — торжественно объявил женский голос в охрипшем репродукторе. Троллейбус остановился, зашипели, открываясь, дцерцы. Мы высыпали на улицу.
— Почему Павел не пришел? — Спросила я у Сергея.
Тот пожал плечами.
— А что за история с тапочками и BMW? — Спросила я, взглянув на него.
— Ты еще не знаешь? — Сергей улыбнулся. — Очередной эпик-фэйл. Тус придет, расскажет.
Мы шли по Пречистенке, мимо бесконечных танковых колонн, мимо усталых солдат, в пилотках с красными звездами, и черными АК в руках. Прошмыгнули в потайной лаз в заборе комплекса, обогнули центральную аллею и зашли во Дворец по парадной лестнице. Внутри не было охраны, они сюда даже не заглядывали. Гигантское здание, громаду которого видно с любой высокой крыши в городе, совершенно заброшено. Мрачной тенью нависает над городом исполинская статуя вождя народов, словно насмехающегося над обманутым человечеством. Нигде в здании не горит свет, все двери взломаны, помещения разорены, мебель и утварь вытащены, сняты со стен картины. Когда-то дворец был символом величия, сердцем социалистического мира. Но этот мир рухнул незадолго до моего рождения, едва не похоронив под своими обломками всю человеческую цивилизацию. И сердце его перестало биться…
Забравшись на издавна облюбованную галерею, мы перевели дух после трудного подъема по бесконечным маршам мраморных лестниц. Я подошла к парапету. Весь город, как на ладони, над ним пламенеет закатное небо, внизу петляет медная лента реки, черными точками ползут по красным улицам редкие автомобили. А впереди бесконечный воздушный простор и в нем далеко разносится приглушенный гул огромного города.
За моей спиной компания рассаживается по привычным местам, слышны шутки, смех, чиркают спички, кто-то открывает бутылки.
Вдруг на лестнице, за выломанными дверями балкона раздаются шаги, голоса. Мы замираем. Но сразу расслабляемся — на галерее появляется вечно над чем-то ржущий Тус и его компания, орава оболтусов. Паши среди них нет.
С приходом Туса, как и всегда, обстановка взрывается, начинается триумфальный рассказ истории из первых уст про тапочки и BMW. Следующие полчаса проходят в непрекращающемся хохоте. Но мне не хочется смеяться, я едва слышу, что говорят люди вокруг.
Когда совсем стемнело, мы решили ехать домой. Благополучно выбравшись с территории, мы прошагали чуть дальше обычного и перешли дорогу к остановке. Проспект был пуст. На другой стороне тянулся бетонный забор комплекса, за ним росли деревья, их черные, голые кроны безжизненно трепетали на холодном ветру. Я увидела, тянущуюся по плитам, чернеющую в оранжевом сумраке улицы, надпись:
«НЕ БОЙСЯ СДЕЛАТЬ ШАГ».
Ниже было еще что-то написано, но я не разглядела. Вскоре подошел троллейбус, мы поехали домой и я забыла о надписи. Но вспомнила о ней через пару дней, когда мы опять лазили во Дворец, цепляясь за последние погожие деньки. Мы тогда ушли еще засветло, опять пошли до дальней остановки, потому что хотели прогуляться и я вдруг увидела надпись и подошла посмотреть.
«НЕ БОЙСЯ СДЕЛАТЬ ШАГ» — тянулись по забору огромные красные буквы. А ниже было написано: «Молодежь! Вступайте в ряды курсантов летной школы Олега Краюхина». И адрес: Краснодонская, 34.
— Что это? — Спросила я.
Но никто ничего об этом не знал.
На пятый день после своего загадочного исчезновения появился Павел. Выглядел он хорошо, глаза блестели, на лице светилась улыбка.
— Я четвертый день на заводе, — сказал он. — Оказалось, шеф не в обиде. Пожурил слегка, но сразу отправил на производство и на довольствие поставил. Сказал, руки у меня из правильного места растут, но, вот беда, мозгами Бог не наградил.
Я накормила его ужином и мы потом долго сидели, болтая о том о сем. Я рада была его видеть, рада была, что он взялся за голову.
— Ты молодец, — сказала я. — Главное, не сорвись опять. Терпение у твоего шефа ангельское, но не бесконечное. Никто не хочет иметь дела с пьяницами.
Паша кивнул.
— Не, я в завязке, — твердо сказал он. — Теперь уже точно.
— Не зарекайся, — сказала я. И вдруг, сама не зная зачем, спросила, — не знаешь, что за летная школа Олега Краюхина?
— Краюхина? — Встрепенулся Паша и радостно возвестил, — знаю! На заводе сейчас только и слышно: «Краюхин, Краюхин». Все о нем говорят. Мы над его заказом сейчас работаем. А ты откуда его знаешь?
— Да так… на заборе прочитала. Краснодонская 34, не знаешь, где это?
— Люблино, вроде. Хочешь пойти в эту школу?
Я взглянула на него и пожала плечами.
— А почему нет? Все где-то учатся, я тоже хочу, чем я хуже других?
Я думала, он станет меня высмеивать, но Паша очень обрадовался моей затее, принялся убеждать меня непременно пойти в школу и хотя бы попытать удачу. Пришлось пообещать, что пойду. Я рассеянно слушала его и дивилась странной изменчивости жизни. Мы с Пашей сейчас поменялись ролями, теперь он настаивает, чтобы я не побоялась сделать шаг в неизвестное, а ведь еще совсем недавно это я увещевала его взять себя в руки. Сегодня ты помог, завтра помогут тебе.
Дом на Краснодонской оказался бывшим институтом — длинющее, серое, плоское здание в четыре этажа. Внутри почти не было людей и мне не без труда удалось выяснить, куда идти. Услышав фамилию Краюхина, бабушка в окошке с табличкой «Бюро», назвала мне нужный кабинет. Добравшись туда, я увидела на двери простой листок бумаги, на котором было напечатано: «Краюхин Олег Алексеевич». Переборов внезапно накативший страх, я громко постучала.
— Войдите! — Без малейшего промедления гаркнул за дверью зычный мужской голос.
Я вдохнула полной грудью и открыла дверь.
В небольшом кабинете сидел за массивным столом крупный мужчина с редкой, седой шевелюрой, красным лицом и крошечными, цепкими серыми глазами. Увидев меня он грозно нахмурился и лицо его приобрело такое выражение, что мне сразу захотелось испариться.
— Вы Краюхин? — проблеяла я.
— Вам чего, девушка? — рявкнул мужчина.
— Я в летную школу, — сказала я и твердо взглянула на него.
— А чего вы сюда-то приперлись? — удивился мужчина. — Вам в главное здание, Голубинская 22. Там заявки принимают.
— Извините. Спасибо, — пробормотала я и заторопилась выйти.
— Постойте, — сказал вдруг мужчина. — А откуда вы узнали этот адрес?
— На заборе прочитала, — призналась я.
— Как-как? — Переспросил мужчина. Брови его поднялись к сединам и он весь подался вперед.
Я рассказала все как было. Мужчина только головой покачал.
— Как звать-то? — спросил он.
— Полина Синицина, — ответила я.
— Хорошо, зайдите, Полина, присядьте, — пригласил меня мужчина, указав мне на стул для посетителей. Поднявшись мне на встречу, он протянул руку и представился, — Краюхин, Олег Алексеевич. Год рождения? — Спросил он, едва я устроилась на стуле. — И город.
— Шестьдесят первый, Москва.
— Аттестат с собой?
Я заранее приготовила аттестат, потому что уже поняла, что за человек Краюхин. То, что он уделил мне время — это чудо. Такие люди никогда ничего не ждут и ждать не собираются. У них попросту нет на это времени. Я торопливо сунула аттестат в не глядя протянутую лапищу Краюхина. Он что-то писал на листе бумаги от руки. Развернув аттестат он принялся внимательно изучать его.
Я не отрывала от него взгляда, вся напряженная, как гитарная струна.
— У тебя 12 апреля день рождения? — Вдруг спросил Краюхин и с интересом взглянул на меня.
— А что?
— А ты не знаешь?
— Э-э…
— Ладно, проехали, — сказал Краюхин, бросил мне аттестат, извлек из бокового ящика лист бумаги, протянул его мне. — Заполни пока анкету. Я отойду ненадолго.
Он вышел, а я осталась одна. Справившись с анкетой, я положила ее на край столешницы и заметила посередине стола увесистую папку в темно-зеленой бархатной обложке с тисненой золотом надписью: «Титан-3000». Что-то было загадочное в этой папке, почти магическое, даже то, как она лежала — ровно, строго посередине.
Вернувшись на свой стул, я стала от нечего делать разглядывать кабинет — растение на подоконнике, серое пальто Краюхина на вешалке у двери, какие-то пыльные коробки на чешском гардеробе. На стене над столом висели две большие черно-белые фотографии, одна с Гагариным в шлеме и надписью: «Поехали! 120 лет первому полету человека в космос. 1961 — 2081». На другой улыбающиеся красноармейцы времен Великой Отечественной сидели с цветами на броне танка.
Распахнулась дверь и вошел Краюхин. Мельком глянул на мою анкету, сел за стол и сказал:
— Можете быть свободны, Полина. Ожидайте, вам позвонят.
Собираясь уходить, я спросила:
— Олег Алексеевич, а на чем летают в вашей школе?
Он очень странно посмотрел на меня, как на дурочку, и поинтересовался:
— А ты как думаешь?
— Вы сказали Голубинская… там вроде вертодром.
Некоторое время он глядел на меня, потом вдруг громоподобно расхохотался.
— Ладно, пусть будут вертолеты, — сказал он. — Идите, Полина, всего хорошего.
— До свидания, — растерянно попрощалась я.
Мне позвонили через два дня.
Маме я пока ничего не сказала, потому что не представляла даже, что вообще ей сказать. С чем я на самом деле связалась, я плохо понимала, но догадывалась, что Краюхин не сказал мне чего-то важного. Но все мои страхи и сомнения испарились, уступив место глубокому шоку, когда я приехала в ничем не примечательное главное здание школы на Голубинской. В холле толпился народ, в основном такие же потерянные молодые люди вроде меня, не понимающие до конца, как они сюда попали. Что мне сразу бросилось в глаза — плакат на стене, человек в красном комбинезоне и белом шлеме указывает вверх, а за ним летит на фоне звезд сверкающая ракета. Это не возбудило у меня подозрений. Но все встало на свои места, когда в помещение, похожее на школьный класс, где нас рассадили по партам, вошел низенький человечек и не объявил, что мы приняты на курс подготовки для участия в проекте «Титан-3000» по возвращению человечества в космос. Он раздал нам пакеты документов и отпустил восвояси.
Я ехала домой, как в тумане.
А на пороге застыла, как сомнабула и глядя в тревожные мамины глаза, сказала:
— Мам, я полечу в космос.
Смысл этих слов был мне понятен еще меньше, чем маме. Она с трудом смогла добиться от меня внятных объяснений…
Поздно вечером, у себя в комнате, я открыла папку документов.
«Титан-3000», — значилось на титульном листе. — «Международный проект по общему разоружению военной инфраструктуры в Солнечной системе».
На другой странице я увидела фотографии руководителей проекта и их вступительные слова. Первым шло фото Краюхина.
«Сегодняшний мир, — писал он, — переживший тридцать лет назад страшные потрясения, вследствии гибели социалистического братства народов, еще не скоро оправится от этого удара. Возвращение человечества в космос является ключевым фактором, необходимым для возрождения нашей цивилизации. По всей Солнечной системе раскиданы законсервированные военные базы, куда было вывезено с Земли ядерное оружие. Люди приняли решение больше не летать; нам не удалось спасти мир на планете даже такими мерами, но мы хотя бы сохранили биосферу, сохранили жизнь, не истребив друг друга в ядерном огне. Но эта угроза все еще реальна. Проект «Титан-3000» направлен на демонтаж всей военной инфраструктуры Солнечной системы для освоения спутников Юпитера и Сатурна и создания международной платформы «Star Gateway» на Титане для полета к звездам, соседям Солнца, который состоится в ближайшие пятьдесят лет. Невзирая на тяжелые времена и политические коллизии, на существующее в мире военное положение, мы попросили помощи у коллег из других стран и получили ее. Благодаря труду и самоотверженности всех этих людей, мы сумеем добиться наших целей и подарить человечеству будущего мирный космос, в котором не будет ракет и атомных бомб, но будут торжествовать свобода, разум и справедливость».
Я закрыла папку, встала со стула и рухнула на постель. Титан.
Я полечу на Титан!
Я пыталась вдуматься в эти слова и не могла охватить их смысл, но они переполняли меня восторгом. Мне хотелось засмеяться. Титан… я даже толком не знаю, где это.
Вот, почему живо человечество — потому что в каждом поколении есть такой человек, как Краюхин, человек, который не боится шагать в неизвестное и других ведет за собой. Пусть он один на миллион — достаточно и этого.
Что-то скажет мне теперь дядя Семен? Есть все-таки в жизни высокие стремления?
— «Мы вглубь космических загадок летим, как ведьма на метле, чтоб и на звездах беспорядок устроить, как и на Земле», — были слова Семена Багратионовича. — Есть такое старое, замечательное стихотворение. Мы здесь, у себя дома не можем разобраться со своими демонами, а что будет там? Эх…
Старый, уставший сторож махнул на меня рукой и зашаркал в свой угол…
Скоро начались занятия на курсах и я перестала замечать, как летит время. Долгими ночами, преодолевая усталость и сон, я корпела над учебниками, а за окном сменялись месяцы. Нужно было очень стараться, чтобы все успевать. Знания давались нам в предельно сублимированном виде, простыми формулами, которые необходимо было заучивать наизусть, чтобы не задумываясь применять на практике. Требования к курсантам буквально зашкаливали. Постоянные тесты и зачеты выявляли слабые места и приходилось в срочном порядке затягивать пробелы в знаниях. Что говорить, это был трудный путь, настоящая гонка и не все, кто был на старте, дотянули до финиша. Но я справилась, хотя временами мне было так трудно, что я всерьез задумывалась, не бросить ли мне эту безумную затею? Тогда я либо ложилась спать, либо отключала мысли и просто шагала дальше, как солдат получивший приказ, не раздумывая, step by step.
Два с половиной года продолжался курс и я опомниться не успела, как минули выпускные экзамены, я сдала медкомиссию и получила диплом кандидата в отряд космонавтов. Эти летние дни, полные восторга и упоения своей победой, своими достижениями прошли в каком-то опьянении. Выпускников лично поздравлял Краюхин, в школе была большая вечеринка. Краюхин поднял тост за молодежь и мне на всю жизнь запомнились его слова:
«Однажды мне сказали: твой проект — просто летное училище. Я ответил: да, я учу людей летать. На собственных крыльях. Мы заимствуем у предшествующих поколений факел — огонь Прометея, который тысячелетиями вел нас сквозь тьму времен. Сегодня мы передаем эстафету нашей молодежи. Вы воины жизни, вы воины победы! Верните Прометею его огонь на небо».
Потом мы ездили по московским институтам, заводам, лабораториям, где огромное число людей трудилось над осуществлением проекта Краюхина. Поражало воображение то, что удалось создать из ничего, на голом энтузиазме за несколько коротких лет.
Вскоре нам предстояло уехать в международный космический порт, в центр подготовки космонавтов, где уже строили для нас корабли нового типа, на которых мы должны были пойти к отдаленным рубежам Солнечной системы, а оттуда — через несколько десятилетий, — к ближайшим звездам.
Незадолго до отлета я виделась с Пашей. Он стал совсем другим человеком. Русые волосы аккуратно подстрижены, красивое лицо гладко выбрито и дышит силой, уверенностью, в голубых глазах пылает огонь жизни. Он больше не прикасался к спиртному. Теперь он стал большим человеком на заводе, руководил несколькими цехами. Он принес мне цветок.
— Ты вернешься? — Спросил он.
— Ты знаешь ответ, — сказала я. — Вселенная бесконечна… но я всегда буду с тобой. Вот здесь.
И я приложила ладонь к его груди. Он притянул меня к себе и поцеловал…
…Я смотрела в иллюминатор самолета на исчезающую в дымке Москву. Я понимала, что прощаюсь с родиной навсегда. Теперь мой дом — небо.
Я космонавт.
Мне не верилось, что все это происходит со мной, на самом деле.
Передо мной было большое-большое будущее, нежданное и нечаянное. Разве мечтала я когда-то о чем-то подобном? Нет. Я была, как все, просыпалась по утрам, расставляла товары на полках в нашем магазине, ухаживала за мамой, пыталась вразумить Пашу, ходила по серым улицам. И вдруг я получила возожность поучавствовать в великом деле, и не просто руку приложить, а оказаться на самом гребне волны. Чем я заслужила это?
И вдруг я поняла, чем.
Потому что не побоялась сделать шаг.
Всю мою жизнь, до конца дней, определила одна короткая фраза, написанная кем-то на бетонном заборе, которым люди отгородили от себя руины символа великой цивилизации:
«НЕ БОЙСЯ СДЕЛАТЬ ШАГ».
